— У нас об этом стараются не распространяться, но народ едет. По одному, по двое. Но кто чем занимается, не палят. У меня одноклассник еще в 23-м в «Вагнер» записался. Так у них в договоре сразу указывалось: запрет на разглашение и уж тем более на контакты со СМИ. И это не только на тех, кто служит, но и на членов всей семьи распространяется. Прямо проговаривалось, что в случае разглашения компания снимает с себя все обязательства… Ну это если убьют там или ранят, или без вести пропадешь. У них контора всё выплачивала, даже если была возможность, помогала с транспортировкой тела. Он меня еще тогда звал. Но у меня тогда не получилось — матушка заболела. Думал, здесь как-нибудь. Потом думал, на работу поеду в Тюмень, на месторождение, будут бабки — семью обустрою. А потом понял: ведь если на СВО я помру, моим дадут гражданство! Государство хотя бы о детях позаботится. Помогут им устроиться. Для них там все будет: и квартира, и образование, и место в жизни. Я все равно пока помирать не собираюсь, но всякое может быть. Спасибо отцу, царство ему небесное, что руки у меня из того места, откуда надо, растут. Я железки варить умею. Мне командир, с кем мы все это обсуждали, так и сказал, что там я себе применение по профилю найду. У него там даже люди есть, кому я нужен…

Как ни крути, а возможностей для русских в России больше. Да и потом, видишь, к нам, русским, здесь отношение теперь…

— Не обращайте внимания, у нас здесь немножко бардак, только вторую неделю как заехали. Неделю с Коськой (сыном. — Н. Т.) мусор выбрасывали, мебель старую, половики… Тут разбирать и разбирать. Еще тут интернета не было, кабельщики утром приходили, тоже намусорили, вот мы только убрали. Просто Сережка по-быстенькому нас привез, помог, что успел, — буквально пару дней тут прожил и уехал.

— Ну пока что мне все нравится, только у вас здесь дороговато. Но зато и зарплата в два раза больше. Я Сереге не говорю, сколько у меня здесь выходит, но это больше, чем он у себя на заводе получал. Ну, по крайней мере, как обещают. Я пока не поняла, как зарплата формируется: девочки, с кем работаем, про штрафы говорили. Якобы если что-то не продадим, что нам скажут, будем покупать из своих… Но я зарплату еще не получала, поэтому не знаю.

Ну а так, честно сказать, деревня как деревня. Только мне кажется, у нас в Петерфельде народ как-то дружнее был. А здесь, ну не знаю… люди другие. Мало разговаривают, вообще почти не общаются. Еще в ютуб зайти я не смогла, но Коська какое-то приложение поставил, и сейчас вроде бы все нормально.

Еще оказалось, тут у многих мужья воюют, даже девочек с работы. У одной мужа ранили, но не отпускают, они, говорят, вообще сейчас мало кого отпускают. Даже в отпуск. У начальницы, администратора нашего, этим летом сын погиб. Она его жетон теперь с собой носит. Страстей мне разных рассказали. Когда мы ехали только, собирались, оно же все-таки как-то по-другому воспринималось. А сейчас мы здесь, а он, Сережка, там. И место-то новое, и люди другие, поэтому как-то некомфортно.

Видимо, из-за этого на днях сон приснился нехороший. Я даже проснулась — на лице мокро. Приснилось, что мы с мужем идем возле какой-то речки, за руки держимся, все хорошо. И тут он резко вырывает руку из моей и говорит: «Ну все, дальше без меня». Я как проснулась — тут же ему набрала. Сережа трубку взял, мы поговорили, я немножко успокоилась. А потом он сказал, что их на отправку готовят к марту. Говорит: и не думай про ***. Думай, говорит, что я просто на вахту уехал. Вроде у них там все хорошо. Веселый. И знаю я, что все с ним в порядке будет. А все равно боюсь: а что, если мы зря вот так вот поступили? А может, это просто бабское.

— Да, я видел весной новости, что такие приглашения появились. Но кто знает — это реальные приглашения или эфэсбэшная разводка. Их же здесь тоже до жопы. На пятерых — один, они в Казахстан приезжают, как к себе домой. За кем-то проследить, кого-то послушать… Так что не удивлюсь, если россияне это и запустили.

— Алматы — это самый дорогой город: тут цены на квартиры питерские, а во время [частичной] мобилизации были вообще московские, если не выше. Россияне, которые приехали в Казахстан, остались и живут, тем более здесь это средний класс. Это люди с деньгами и про деньги. Они приехали сюда специально подальше от вашего дерьма, — говорит Семен, напирая на слово «вашего». — В 22-м эмоции были, вот тогда многие дров наломали. Все чего-то постили, куда-то отправляли деньги, в украинских волонтерских центрах каждый второй был из России. Я не исключаю, что тогда кто-то мог и поехать воевать в Украину. Потому что у людей тогда горело. А сейчас прошло уже три года, все уже по сто раз попеременялось. Мне трудно представить, чтобы сейчас кто-то из России, кто хочет воевать, ехал бы в Украину через Казахстан. Ну, может, если уже совсем отбитые.

Мне лично вот до звезды. Я в Казахстане, а не там… Всё! Этап пройден, можно выдохнуть и жить — но нет же, даже те, кто живет тут, продолжают ссаться кипятком: «А что, если приедут, а что, если депортируют…»

— Мне всегда была интересна эта сфера, и я решил, что, наверное, журналистика поможет мне осмыслить все происходящее и как-то найти себя. Но нет, у нас в вузе тоже началась пропаганда. А такой подход противоречит моему естеству.

Я проучился еще год и понял, что вряд ли смогу найти себе применение с теми вводными, что нам дают. Да и в целом в РФ мне стало находиться неуютно. Да, изначально, в 20-м году, я хотел связать свою жизнь с Россией, потому что она всегда была ближе к западной, европейской культуре, чем, например, тот же самый Казахстан. Но в 22-м поменялось все. Что раньше было зазорным — шовинизм, империализм, ненависть, — начали поднимать на знамена. А то, что было важным, — общечеловеческие ценности, — напротив, стало чем-то постыдным. Даже говорить о них стало опасно. Первое время я думал, что это пройдет. Но в мае 2024-го решил, что мне пора домой. Обратно в Казахстан.

— Я прилетел в Казахстан, и в аэропорту, на паспортном контроле, меня сразу же остановили. Завели в какую-то каморку, там были люди с дубинками… Я много раз прилетал, но никогда не видел такого отношения, причем нигде, даже в России, где за два месяца до этого произошла трагедия в «Крокусе». А это Казахстан! Было чувство, как будто я не домой вернулся, а въехал куда-то в Северную Корею. Я спросил, почему меня задержали, что я сделал. Мне сказали, что я скрываюсь от воинской службы… Это были люди из военкомата, тогда заканчивался весенний призыв, и я как мужчина призывного возраста должен был пойти в армию. Они потащили меня на медкомиссию. Заставляли подписать документ о согласии, я отказался — меня начали бить.

— Мне говорили, что моя страна готовится к войне, а я прячусь от армии. Я спрашивал у них: вы о чем? Какая война? Мне отвечали, что Россия скоро нападет! Мне ставили в вину, что я русский, а значит, шпион и враг. Когда я это услышал и увидел, как они настроены, я осознал, что та бумажка, которую они мне подсовывают, — это не документ о согласии на службу. Это мой смертный приговор! Если я попаду в часть, меня просто убьют там или сделают инвалидом.

— Сначала они (сотрудники военкомата. — Н. Т.) хотели отправить меня на обследование в государственный ПНД. Но если бы я туда попал, я уверен больше чем на 100%, они составили бы ту экспертизу, которая была удобна им. И спасибо неравнодушным людям, которые помогли направить меня в частную клинику, где после месяца обследования мне поставили диагноз «тревожно-депрессивное расстройство». Военные хотели подать на пересмотр и назначить мне все-таки государственную экспертизу. Но пока что передумали. Посмотрим, что будет дальше.

— Самое страшное — я теперь не могу формулировать предложения на иностранных языках, ни на одном! Как будто я разучился говорить. Я все понимаю, но, как собака, ничего не могу сказать. Еще участились панические атаки.

Я уезжал из России из-за ***. В надежде, что здесь будет лучше. Но тут на полном серьезе готовятся к войне, ждут, что Россия нападет. А теперь представь, что будет с теми, у кого в паспорте, как и у меня, написано «русский». Особенно здесь, на юге. Даже если перейти на казахский, нас это не спасет. Просто антропологически, физически и внешне мы другие. Поэтому сейчас я не знаю, где безопасней.